От всего сердца с днем рождения, тебя, свет мой, Сергей Иванович! Ведь полтинник тебе сегодня стукнуло. Итоги можно подводить, а, значит, есть у нас с тобой хороший повод для воспоминаний. Как, там, пел добрый и мудрый Юрий Визбор : «Соракалетье взяв за середину, мы постоим на этом перевале и тихо двинем в новую долину…..» Давайте-ка, и мы с тобой сегодня возьмем за середину этот твой полтинник, и прежде чем двинуть в «новую долину», немножко постоим на границе старой, окинем взглядом пройденное и сделанное. Ведь как ни крути, а почти пять лет мы с тобой по жизни идем. Не сказать, чтоб душа в душу, но вместе. Есть нам, что вспомнить, о чем поговорить серьезно…
А ты помнишь, как тогда, в 2004-м, все начиналось? Прямо, как у Макаревича: «Все было впервые и вновь…» Ну, что, окунемся, Иваныч, в воспоминания?
Стояло теплое лето 2004 года. Прежний-то мой мне тогда, помню, уж поднадоел порядком. Нет, мужчина он был видный – генерал, Герой баталии чеченской. Но не сложилось, не слюбилось, не срослось. И как раз тогда, помню, начал ты ко мне присматриваться, прицениваться. Обдумывать все за и против, прикидывая, а стою ли я тебя? Вроде, как нужно ли тебе за меня бороться, стоит ли со мной судьбу свою связывать. Так мне казалось тогда, по настоящей хозяйской руке истосковавшейся.
Потому, скрывать не стану, глянулся ты мне тогда – голубоглазый и стройный.
Сердце мое любовью, конечно, не воспылало – много всякого я на своем веку до тебя повидала. А вот что-то тянуло меня к тебе, хотелось к сильному плечу прильнуть. Да и люди со всех сторон твердили: не упусти счастья своего, такого кавалера где найдешь еще? Я и не устояла. Тем более, что речи твои были ласковы, обещания такие манящие.
Ты клялся, помню, что ты хороший семьянин, детей любишь. И меня. Что для тебя моя судьба дороже денег, и что жить ты со мной готов не в правительственной даче, не в коттедже дорогущем, а в простой квартире димитровградской.
Что друзей-помощников себе ты будешь тщательно выбирать. Только через комиссию специальную. Чтобы, значит, не повторить ошибок прежнего моего – генерала геройского, - чтоб никакого, там, этого, как его… про-тек-ци-о-низ-ма (насилу выговорила!). Что разных хапуг и воров ты и на порог не пустишь, а в дом наш будут приходить только люди честные, порядочные и образованные.
Обещал, что жить я буду как барыня, что в столицах меня привечать станут, а принцы заморские подарками меня завалят и в очередь выстроятся, чтобы ручку мне облобызать.
Что дом наш полною чашей будет, светлым, чистым и уютным – на окошках занавесочки, на лампе абажур, а на комоде – слоники. Все как у людей, в общем, чинно и ладно.
Как в омут, помню, бросилась я тогда, слушая только изболевшееся сердце свое. Прямо, как в песне поется: «Поверила, поверила и больше ничего»…
Так вот и вышло. Как в песне – «и больше ничего…» Ты прости меня, свет мой, Иваныч, но память-то у меня уже не девичья, а бабья. Въедливая память. И горько мне сегодня, что и ты оказался такой же как и все – обманул ты меня…
И ладно, если бы только семьянином ты оказался не таким, как вначале представлялся. Так ведь ничего из обещанного тобой при сватовстве так и не увидела я от тебя за эти годы.
И живешь ты теперь в коттедже двухэтажной, а я, по-прежнему, вроде как в хрущевке димитровградской с обоями облезлыми.
В доме нашем кто уж только не командовал! Приходили, неизвестно как и откуда, шарили по углам, вещи в карманы да за пазухи прятали да и разбегались. Ты брови хмурил, кричал и ругался. Я снова верила тебе, а ЭТИ все приходили, все шарили. И нет сегодня в нашем доме ничего, кроме слоников на комоде…
Здоровье мое и до свадьбы нашей было не очень, а за годы, с тобой прожитые, оно и вовсе расшаталось. Силы меня покинули, работать, как прежде, не могу я уже.
В одежки столичные рядил ты меня не раз, да были те одежки в нашем же ателье на главной площади пошиты. И ничего-то кроме смеха у людей не вызывали. Как же так, душа моя? Я тебе верила, а ты меня – на посмешище…
А один раз так и вовсе ты меня опозорил. Со мной не посоветовавшись, заявил на весь свет, что мы с тобой патриотов на зависть всем нарожаем. Дни назначил, когда зачинать, когда от бремени разрешаться – все по графику. Только любовь, она, свет мой ясный, по графику не приходит, а патриотизм, он при рождении людям не дается, его воспитывать нужно.
Принцы заморские, те приезжали, конечно. Но не ручку мне целовали, а все высматривали, чего бы в нашем доме можно было для их заморских хозяйств приспособить. Откуда только не наезжали принцы эти самозваные – весь глобус у нас в гостях перебывал. А толку?
Да и сам ты, хоть и клялся мне в любви, да о судьбе моей печься обещал, частенько из дому уезжал, оставляя на хозяйстве, бывало, завхоза из того ателье, где для меня платья бумажные шили. А я письма тебе писала, плакала от невзгод, хлопот и усталости, да только дела тебе до меня не было – ты по салонам хранцузским, да тусовкам московским да петембурсхим фланировал.
Эх, Сергей, мой свет-Иваныч! Горько вспоминать сегодня былые годы. Ни света в них, ни радости душа моя не видела. А хочется, ты знаешь, как хочется. И жить хочется, и верить. И потому готова я все тебе простить, оставить все беды, невзгоды да обиды в «старой долине», и шагнуть в «долину новую» с надеждой в душе просветленной. Может, свет мой, Иваныч, оставим все плохое в прошлом, и вспомнишь ты все обещания свои, вернешь мне веру в дни лучшие.
А я снова поверю и все тебе прощу – мы, женщины, ведь ушами любим.
Только ты, душа моя, уж не обманывай меня более, ну не весь же век мне в обмане жить! Пожалей ты меня, Иваныч…
С надеждой, твоя Ульяновская область.
|
